приветсвенные драбблы

[lestaxaw]

итак, выкладываю то, что обещала)

jesska, это тебе:

В слизеринской спальне

Панси видит, что ее рука дрожит. Миллисент, сидящая перед ней на кровати, только хмурит брови и гладит свою проклятую кошку.

— Не напрягайся ты так, — говорит Миллисент, запуская пальцы в короткую серо-белую кошачью шерсть. — Заклинание ты должна произносить так, будто оно само скатывается у тебя с языка. Понимаешь?

Панси кивает, чувствуя, как по виску катится капелька пота. Она ненавидит себя за то, что не может выдавить из своей гортани это чертово «Круцио». Три слога. Это же так просто. Вон, у Винса с Грегом получается играючи. У Милли — тоже. И она, Панси, тоже сможет. Плевать, что ее выворачивает при виде бледного Лонгботтома, неуклюже поднимающегося с пола в собственной крови и блевотине.

— Кру… — шепчет Панси; дыхание у нее перехватывает.

Миллисент смотрит на нее одобрительно; она как будто бы гадает, получится ли у нее хоть что-то или нет. Если честно, Панси сама не знает, чего хочет больше.

— …ци… — простой звук из двух букв выдавить из себя сложнее, чем три основных принципа законов Гампа.

Последний. Остался последний. Если Панси его произнесет — то кошка Милли наверняка зайдется в агонии. Самое страшное состоит в том, что Миллисент вряд ли рассердится.

— О!

Панси вздрагивает и резко оборачивается; сквозь дверной проем выглядывает бледное, но улыбающееся лицо Блейза. Кажется, единственного человека, который может здесь улыбаться.

— Привет, — говорит он, а Панси видит, что глаза у него такие же больные.

Такие же, как и у них всех.

— Зачем ты пришел? — недовольно спрашивает Миллисент со своей кровати. Наверное, ей жаль, что у Панси ничего не получилось. А может быть, просто любопытно.

Лицо Блейза становится слегка недоуменным.

— Я… — начинает он.

— Я ждала тебя, — торопливо произносит Панси и швыряет свою палочку на кровать. Она знает, что это глупый поступок, и, может быть, завтра с нею захочет поговорить Кэрроу, но…

Я ждала тебя, Блейз.

Меланжа, а это вам (там, правда, флафф и гудшип, но я все равно надеюсь, что вам понравится))):

Кое-что о Роне Уизли

Рон никогда не представлял, как сделает своей девушке предложение. Он даже не думал об этом. Вообще никогда. А сейчас вот почему-то… Он вообще-то понимал, что это будет самое глупое предложение, какое только можно сделать. Особенно Гермионе Грейнджер. Но…

Они идут по проселочной дороге; стоит конец августа: зной и духота просто невыносимые. Рон видит, как сердится Гермиона, глядя на свои ноги в открытых босоножках, по щиколотку в дорожной пыли. С каждым их шагом от земли поднимается небольшое грязное облачко.

— Фу, — говорит Гермиона и берет Рона за руку.

Странно, но даже сейчас этот жест заставляет сердце биться сильнее, а щеки — краснеть. Сейчас — чуть ли не год спустя после их первого поцелуя. Семь месяцев после их первой ночи. Восемь лет после того, как они познакомились.

— Ты знаешь, — начинает Рон, — я здесь игрался в детстве.

Он не видит улыбку Гермионы, но знает, что она улыбается — слегка, краешками губ. Сейчас Рону хочется рассказать все-все о себе: чтобы если вдруг что, Гермиона передумала выходить за него замуж и не испортила себе жизнь. Так мама иногда говорила, шутя и гладя его по голове: «Испортишь ведь жизнь девочке, испортишь! Прямо как твой отец мне…». Отец приходил спустя две минуты и крепко целовал мать в губы, а она краснела. Рон испорченной жизни не видел, но все равно было немного страшно.

— Мы с Джинни… — продолжает он. — Играли в дом. В семью. Она не была моей женой, но готовила мне есть. А я эту еду добывал. Я… — Рон замолкает на мгновение и еще крепче сжимает руку Гермионы. — Я рвал одуванчики и лопухи. Для супа и салата, да. Набирал здесь вот пыли. Мы с Джинни размачивали ее в воде и варили себе кашу. Потом, конечно, приходила мама и ругалась на нас за то, что мы все грязные по уши и…

Рон чувствует на себе взгляд Гермиона. Чувствует, какой он теплый и ласковый. Меньше всего ему хочется ее разочаровать.

— В семью я прекратил играть лет в восемь.

Он видит крышу «Норы». Кажется, даже слышит отдаленный голос матери, смех Гарри с Джинни.

— Я… — Рон жмурится и буквально выдавливает из себя следующие слова: — Я снова хочу. Семью.

Гермиона смеется — тихо и… как-то удивленно. А потом берет его за подборок и поворачивает к себе. Сердце у Рона уходит в пятки.

— Рон Уизли, — строго произносит она. — Знай: я буду любить тебя, даже если ты мне нарвешь одуванчиков на салат. Я согласна, Рон.

Этот поцелуй Рон будет помнить все жизнь.